Глиняный мост  - Маркус Зузак

– А я знаю – отлично!

Но потом они увидели его глаза, почувствовали боль в его десятилетней душе. Как Клэй сломался в тот вечер, в будущем, на кухне в Силвере, так же сейчас разрывался Томми. Он упал посреди дороги на четвереньки, и Генри наклонился и протянул руку, а Рори взял за плечи.

– Да мы его найдем, Томми, найдем.

– Я скучаю, – сказал Томми.

Мы все принялись его обнимать.

Домой возвращались в молчании.

Когда все отправлялись спать, мы с Клэем садились смотреть взятые мною фильмы. Мы прочитали небольшую полку книг. Смотрели хронику с олимпиад, бесконечные документалки. Все, имеющее отношение к бегу.

Мне больше всего нравился «Галлиполи», посоветованный библиотекаршей. Первая мировая и легкая атлетика. Мне нравился дядя Арчи Хэмилтона – тренер с секундомером и суровым лицом.

– Какие у тебя ноги? – спрашивал он Арчи.

– Стальные пружины, – отвечал тот.

Мы пересматривали его не раз и не два.

У Клэя были «Огненные колесницы».

1924.

Эрик Лиддел, Гарольд Абрахамс.

Клэю нравились два момента.

Первый – когда Абрахамс, впервые увидев Лиддела, говорит: «Лиддел? Никогда не видел в бегуне столько напора и такой самоотдачи. Он бежит как дикое животное».

А второй – его любимое об Эрике Лидделе:

– Так откуда приходит сила, чтобы бежать до конца? Изнутри.

Или, как произносил это актер Иэн Чарлсон, с забавным шотландским акцентом – «изнатре».

Время шло, и мы задумались.

Не дать ли объявление в газету о пропавшем, но зловредном полосатом коте?

Нет, мы бы никогда не сделали столь логичного шага.

Вместо этого – мы с Клэем.

Мы посмотрели, что еще оставалось в том секретном разделе, который всегда увенчивался мулом. Когда мы бегали, Клэй все норовил туда зарулить, а я останавливался и кричал:

– НЕТ!

Он смотрел на меня разочарованно.

Он пожимал плечами и возвращался, ладно уж.

Чтобы отвадить его от мула, я не стал упрямиться, когда в объявлениях, помещенных приютом для животных, нашелся подходящий кандидат:

Я поехал туда сам и забрал ее и, вернувшись домой, изумился, как никогда в жизни: прямо передо мной на крыльце они все смеялись и радовались, и среди них – чертов котяра. Вернулся, негодяй!

Я вылез из машины.

Окинул взглядом побитого, оставшегося без ошейника кота.

А он смотрел на меня: все знал заранее.

Это был кот с особенным ехидством.

В какую-то секунду я ждал от него воинского салюта.

– Пожалуй, отвезу собаку обратно, – сказал я, и Рори швырнул Гектора в сторону: тот пролетел по воздуху добрых пять метров – оглашая улицу тонким леденящим кровь воем. (Уверен, он был рад вернуться домой.) И тут Рори на цыпочках подскочил ко мне.

– Ты еще и собаку мелкому мандюку притащил?

Но в тоне его было и радостное удовлетворение.

Что же Томми?

Ну, Томми подобрал Гектора и, защищая его собой от нас, подошел к машине и открыл дверцу. Одновременно обнимая и кота, и собаку, он проговорил:

– Боже, не могу поверить.

Обернувшись к Клэю, он спросил; так странно, что он понимал, как нужно сделать:

– Ахиллес?

И вновь отрицательное покачивание головой.

– Вообще-то, это девочка, – сказал я.

– Ладно, тогда я ее назову Рози.

– Но ты знаешь, это не…

– Знаю, знаю, это рассвет. – И на миг мы снова были вместе.

Его голова у нее на коленях в гостиной.

В середине декабря ранним воскресным утром мы покатили на море, на пляж в глубине национального парка. Его официальное название – Изыскатель, но местные зовут его Анзаковским.

Помню, как ехали, как было в машине.

Дурноту и недосып.

Силуэты деревьев в темноте.

И уже привычный запах в салоне: ковров, дерева и лака.

Помню, как бегали по песчаным дюнам, на рассвете они были прохладными, но изматывали; к вершине мы оба оказывались на четвереньках.

Один раз Клэй, забравшись на гребень вперед меня, не упал на песок и не покатился вниз по склону, что, поверьте, здорово веселит. Нет, он обернулся и потянулся ко мне, на фоне пляжа и океана; вот его ладонь, и он втаскивает меня наверх, и мы, изнуренные, лежим на гребне.

Когда Клэй потом говорил со мной об этом – когда заговорил и все мне рассказал, – он заметил:

– Это был, наверное, один из самых прекрасных наших моментов. И ты, и море – вы оба полыхали.

К тому времени Гектор не просто вернулся.

Стало ясно, что он нас никогда не покинет.

Казалось, этот чертов кот существует в четырнадцати версиях: куда бы ты ни пошел, попадется он. Идешь к тостеру – он сидит слева или справа от него среди хлебных крошек. Идешь сесть на диван – он там, мурчит, увалившись на пульт от телика. Раз я отправился в туалет, а он там – глядит на меня с крышки сливного бачка.

Рози носилась вокруг сушильного столба, гоняясь за трафаретами теней. Эту собаку можно было прогуливать много миль кряду: черные ноги, белые лапы, золото пятен и глаз. Но все равно, вернувшись, она будет носиться. Только теперь я понимаю, в чем был смысл. Она, видно, пасла память, или, по крайней мере, ее запах, или, хуже того, неупокоенные души.

Таким образом, в доме на Арчер-стрит, восемнадцать, в те дни постоянно что-нибудь бурлило. Я объяснял это утратой, и сиротством, и постоянным ощущением беды. Это привело к дурдому Рождества, особенно сочельника, – когда в дом притащили рыбку и голубя.

Вот я приехал с работы.

Генри восторженно сиял.

Я произнес свое фирменное «И-исусе!»

Судя по всему, они отправились в зоомагазин покупать золотую рыбку, дополнить список, – но Томми понравился еще и голубь. Птица спорхнула прямо ему на пальцы, пока он слушал рассказ продавца, как банда отмороженных скворцов долбила этого голубя на Чатэм-стрит и пришлось вмешаться человеку.

– А вы не подумали, что он это заслужил? – спросил Рори.

Но Томми вело чутье. Он поодаль разглядывал рыбок. Голубь боком скакнул ему на локоть.

– Вот, – объявил Томми. – Вот эту.

Чешуя у той рыбки была как оперение.

Хвост – как золотые грабли.